Языковая деколонизация: уроки иврита и валлийского для Казахстана

Язык или право на его использование — важнейшие элементы процесса деколонизации. Они стали одним из основных “поводов” для военного вторжения России в Украину. А также причиной для российских политиков регулярно критиковать Казахстан за “русофобию” (выражающуюся во введении латиницы, в отдельных случаях “языковых патрулей”, требующих применения казахского языка в сфере обслуживания или в чём-то другом), прозрачно намекая на лингво-вассальную роль.

В самом Казахстане, в свою очередь, сегодня язык — один из наиболее конфликтогенных факторов в обществе. В стране периодически происходят скандалы на языковой почве, язык стал главным компонентом риторики политиков с национал-патриотической повесткой, всё жестче звучат дискуссии об укреплении позиций государственного (казахского) языка.

Между тем очевидна главная проблема: ни один государственный менеджер за десятилетия Независимости так и не смог решить управленческий челлендж: как обучить общество казахскому языку, как школьников, так и взрослых. Вероятно, решение этой проблемы могло бы как укрепить статус казахского, так и снизить напряжённость в языковом вопросе.

В этом материале редакция Factcheck.kz исследует языковую политику Казахстана, изучает международный опыт, мнения экспертов, ищет правильные формулы в решении языкового вопроса. Среди неожиданных выводов — Казахстану стоит изучить уникальный опыт возрождения иврита, валлийского и малайского языков, избегая ошибок и нарушения международного права.

Язык мой — враг твой

Язык, как известно, давно перерос лингвистическую версию Википедии о знаковой системе. Сейчас это деколонизационное, но и конфликтогенное “знамя”, поляризующее общество. А ещё это феноменальный политический инструмент, маркер и даже очевидный коррупциогенный элемент.

Многие государства используют язык как компонент политики мягкой силы. Языковые курсы, конкурсы эссе, фильмы и музыка делают те или иные страны привлекательнее за рубежом. Для других “право на использование языка” (и тут вспоминаются, прежде всего, риторика Адольфа Гитлера и современной России) становились поводом для вторжения в соседние страны.

В Казахстане в эпоху СССР русский язык был доминирующим, своего рода маркером интеллигентного человека. Знание русского языка открывало для советского гражданина из периферии больше возможностей в образовании и карьере. А его незнание вело как минимум к бытовой дискриминации, в частности в городах.

Казахский язык в тот период отошёл на второй план. Развитие его было застопорено активной русификацией и рядом кардинальных реформ. Например, дважды менялся алфавит — с арабского на латиницу в 1929 году, а затем с латиницы на кириллицу в 1940 году; в 1955 году отменили обязательное изучение казахского языка в школах, где преподавание велось на русском языке. В 1957 году предмет был восстановлен для казахов, обучавшихся в русскоязычных школах, однако выполнялось это условие далеко не везде.

Всё это привело к тому, что для нескольких поколений казахстанцев первым языком стал именно русский, тогда как казахский они могли знать слабо либо не знали вовсе. Появился пренебрежительный термин «шала-казах» (в переводе с казахского шалá — половинчатый, кое-как). Так стали называть этнических казахов, не говорящих на казахском языке или не владеющих им в полной мере, и не знающих или не соблюдающих казахских традиций.

Последствия советской политики всё ещё формируют казахстанскую реальность. Несмотря на распад Союза, обретение независимости и рост национального самосознания ситуация с уровнем владения языком в стране не сильно изменилась. За 32 года государству не удалось решить задачу эффективного обучения казахскому языку как детей, так и взрослых. Несмотря на то, что, согласно Конституции страны, казахский язык является государственным, русский язык всё ещё довлеет во многих сферах.

Статистика владения казахским языком, цитируемая в государственных документах в районе 80-90%, в принципе сомнительна. Как правило, она опирается не на массовые тестирования, а на опросы, в которых люди сами оценивают собственное знание языка. Вопросы в таких исследованиях часто составляются недостаточно подробно, а восприятие человеком своих языковых способностей может быть субъективно, как в лучшую, так и в худшую сторону.

Языковой вопрос сегодня активно обсуждается в обществе и медиа, особенно на фоне военного вторжения России в Украину, в связи с которым русский язык стал восприниматься многими как «язык агрессора» или как своего рода колониальный маркер. Казахстанцы всё больше осознают необходимость сохранения национальной идентичности, развития государственного языка. 

При этом ввиду высокой чувствительности вопроса и внутренней поляризации растёт напряженность. В обществе чаще возникают скандалы на почве языка. За эмоциями многие забывают задать важнейший в этой ситуации вопрос: на что расходовались соответствующие бюджеты все три десятилетия? Почему не были наказаны менеджеры, отвечавшие за языковую политику? 

На фоне языковой ситуации в стране вообще есть огромный соблазн поиска виновных. Тех, кто не учит язык, тех, кто за это обвиняет, кто неэффективно тратил госсредства на языковую политику, кто использует языковой вопрос для распространение риторики ненависти и формирования агрессивной ксенофобии.

Однако важнее, пожалуй, все такие попробовать разгадать “квест”: как развивать казахский язык? Есть ли эффективный международный опыт решения таких задач? Под “развитием языка”, прежде всего, имеется в виду обучение языку большого количества населения, включая взрослых — уровню, достаточному для общения, образования и профессиональных коммуникаций, потребления СМИ, кино и литературы.

Для Казахстана стратегически важно при этом не утратить знание русского языка. Но не потому что язык может стать поводом для вторжения северного соседа. Русский язык, как и многие другие, выполняет важнейшую функцию. Не только как средство общения внутри страны и с другими странами. А, прежде всего, как один из 6 языков ООН и язык-посредник к огромному массиву информации (литература, наука, культура).

Мировой опыт

Научить большое число людей языку, особенно взрослых, сложно и затратно. То же самое касается детей, получающих образование на другом языке. И пример Казахстана это подтверждает — крайне мало для массового процесса успешных примеров, когда школьники в русскоязычных школах могли говорить по-казахски, или взрослые, окончив курсы, вдруг заговорили.

В одном из разделов государственной Концепции развития языковой политики Казахстана на 2023-2029 гг. предлагается использовать международный опыт, в частности — постсоветских стран, а также Малайзии. В этом разделе мы рассмотрим данные примеры, а также опыт других стран и областей, которым успешно удалось ревитализировать свои национальные или миноритарные языки.

Отметим, однако, что в вопросе переноса языкового опыта следует быть даже более осторожными, чем при заимствовании любых других норм и практик:

«Языковой вопрос всегда очень многокомпонентный, и мы должны быть очень осторожны, проводя параллели. Никогда не следует говорить: «Вот посмотрите: здесь такой расклад. Сейчас мы сделаем так же, и у нас все получится!». Есть очень много факторов, связанных не только с количеством носителей разных языков или с количеством языков в этой стране вообще, но и с отношением, иерархией, престижем, памятью о дискриминации. Все эти национальные вещи очень сильно влияют на язык», — говорит Влада Баранова, социолингвистка в «Нордост-Институт» при университете Гамбурга, исследовательница миграции и языковая активистка.

Поэтому следует с большой осторожностью соотносить и дополнять международный опыт исследованием региональной специфики, считает экспертка. При этом наличие мирового опыта позволяет «не изобретать велосипед» и примечать для себя вещи, которые статистически оказываются чаще провальными или удачными.

Среди самых работающих методов ревитализации можно назвать создание позитивной мотивации для изучения национального языка. Внешняя позитивная мотивация возникает, когда знание языка даёт значимое преимущество или доступ к ресурсам. А внутренняя мотивация часто связана с культурной идентичностью и желанием ощущать себя частью определённой группы.

Израильские гнёзда

Иврит — эталонный пример успешного восстановления языка одновременно с возрождением национальной идентичности. Согласно официальной версии, иврит был мертвым языком с III по XIX век — на нём читали священные тексты, но не говорили. А сейчас, согласно Ethnologue — одному из самых полных и авторитетных справочников по мировым языкам — статус иврита оценивается как «процветающий». Причиной такого успеха стало возрождение национального самосознания еврейского народа в конце XIX века, сначала в еврейской общине в Палестине, а потом и за её пределами.

Политики, педагоги и лингвисты приложили немало усилий, чтобы сделать язык текстов разговорным языком повседневности. Использование иврита стало для еврейского народа символом возвращения своей идентичности. Самый большой успех обеспечили школы, где преподавание велось исключительно на иврите. Дети общались на возрождённом языке друг с другом и с учителями, а затем принесли иврит сначала в родительский дом, а затем передали своим детям.

Такой способ ревитализации языка называется созданием «языкового гнезда» — для детей с самого младшего возраста создаётся среда, где все взрослые разговаривают с ними на целевом языке. Чаще всего такой средой становятся образовательные учреждения: детские сады и школы. Языковые гнёзда оказались эффективными для восстановления многих современных языков меньшинств, от карельского на севере до языка Маори в Новой Зеландии.

Ренессанс валлийского

Валлийский язык в Великобритании — ещё один пример успешных мер по ревитализации языка. Согласно ежегодному опросу населения 2010 по 2023 год количество говорящих на валлийском увеличилось с 731 000 до 906 800 человек. При этом среди возрастных групп больше всего владеющих валлийским — дети и подростки. 

Состояние валлийского языка все ещё непростое, и оно в любой момент может измениться к худшему из-за сильного влияния английского в поп-культуре и растущего числа переселенцев из Англии. Однако усилия, которые предпринимают местное правительство и активисты, приносят результаты. Как и в случае с ивритом, рост интереса к валлийскому стал расти одновременно с подъёмом национального самосознания валлийцев и появлением политических партий, представляющих национальные интересы.

Важным шагом для восстановления статуса валлийского языка стал Уэльский языковой акт 1998, который уравнял валлийский и английский языки на территории Уэльса, а принятый в 2012 году закон О языке, сделал валлийский государственным языком — единственным на тот момент национальным языком в таком статусе кроме английского на всей территории Соединённого Королевства.

Законодательная поддержка подтолкнула бизнес и общественные организации к более широкому использованию валлийского языка, а создание медиа, вещающих только на валлийском, и государственные инвестиции в них значительно расширили языковую аудиторию.

Малайзия — постколониальный поиск себя

Интересен и, возможно, более релевантен опыт Малайзии, который упоминается в Концепции развития казахского языка на 2023-2029 гг. как пример удачной реализации языковой политики поддержки государственного языка. В реальности это процесс проходил не так гладко.

Малайзия — многонациональная и мультиязыковая страна: малазийцы, этнические китайцы и этнические индийцы представляют три самых многочисленных этноса. Причём представители последних двух групп, помимо малайского, говорят на различных диалектах и языках Китая и Индии. 

Большую роль в языковой картине Малайзии играл и английский язык, утративший позиции после распада Британской империи, но снова ставший актуальным в эпоху глобализации. Именно английский язык доминировал среди представителей малайзийских элит любой национальности, на нём же велась и официальная документация. 

Владение английским языком давало доступ к политическим и экономическим ресурсам, однако только немногие малазийцы могли обучаться в англоязычных школах. Помимо этого, колониальное правительство не предпринимало никаких мер для унификации языка общения. В итоге малайзийские, китайские и индийские сообщества, проживающие в стране, разделяли не только социальное положение и религии (традиционная религия малайзийцев — ислам), но и языки. 

После обретения независимости от Великобритании в 1957 году, правительство предприняло ряд мер, обеспечивающих поддержку малайзийского населения и малайского языка, признав его единственным официальным в стране.

Благодаря подъёму национального движения и поддержке государства, малайский стал основным языком преподавания в школе, а экзамен по нему — обязательным условием для получения аттестата. Постепенно было прекращено финансирование школ, где преподавание шло на других языках, а английский стал преподаваться просто как отдельный предмет.

Был создан нормативный толковый словарь и нормативная грамматика на малайском. В сфере высшего образования были учреждены университетские программы на малайском, а также квоты и стипендии для малайзийского населения. Все эти меры позитивно отразились на состоянии малайского языка.

При этом национальная языковая политика Малайзии имела и негативные последствия. В 1969 году в столице Малайзии Куала Лумпуре прошли ожесточённые протесты и столкновения между представителями малайзийского и китайского населения страны. Большую роль в возникновении конфликта сыграла межнациональная и политическая напряжённость, усилившаяся, в том числе, из-за протекционистских законов в отношении малайского языка.

К сожалению, это типичная проблема многонациональных государств в постколониальный период, и её важно учитывать при формировании языковой политики. Как отмечает комиссар Совета Европы по правам человека Дуня Миятович, хотя поддержка официального языка — правомерная цель любого государства, «нельзя добиваться этого в ущерб правам носителей других языков, особенно представителей национальных меньшинств, и недопустимо, чтобы подобные меры усугубляли существующий раскол».

Законодательство об использовании языков должно отвечать реальным потребностям общества, например улучшать владение учащихся официальным языком, упрощать взаимодействие с государственными органами представителей национальных меньшинств, облегчать их доступ на рынок труда, обеспечивать им возможность сохранять свои язык и культуру, оставаясь при этом полноценными членами общества. К сожалению, в реальности наблюдается иная картина. Очень часто законы и политики строятся по принципу «игры с нулевой суммой», когда значение одной этнической и языковой идентичности увеличивается за счет других. За этим стоит националистическая, этноцентрическая или популистская идеология либо простой расчёт и личная заинтересованность в предвыборный период.

Дуня Миятович

По мнению эксперта, эффективнее стимулирование исполнения законов, вместо наказания за их неисполнение. Последнее чаще контрпродуктивно и создает дополнительную поляризацию в обществе, усиливая маргинализацию меньшинств. К языковой политике следует подходить взвешенно и прагматично, создавать стимулы к изучению и использованию языка вместо принуждения.

Ещё одним неоднозначным результатом национальной языковой политики малайзийского правительства стал выход Сингапура из состава Малайзии в 1965 году. Отсоединение произошло, в том числе, из-за разногласий в связи с законом о единственном государственном языке. Экономика Сингапура выстраивалась вокруг иностранных инвестиций, поэтому сингапурское правительство придавало большое значение мультиязычности, которая обеспечивала бы свободное общение с иностранными партнерами. 

Интересно, что оставаясь так же, как и остальная Малайзия, многонациональным и мультиязычным государством, Сингапур избрал другую тактику отношения к языкам: в Республике официальными признаны четыре языка (английский, малайский, китайский (путунхуа) и тамильский). Языком межнационального общения стал английский, как «нейтральный» язык, который, с одной стороны, не позволяет какой-либо национальной группе получить преимущества, а с другой открывает для населения возможности обучения и свободного взаимодействия с мировым сообществом.

Латвийская унификация

В Концепции развития языковой политики среди успешных примеров также упоминаются страны Балтии. Отметим, однако, что, несмотря на общий исторический опыт колонизации времён СССР, современная языковая картина в Литве, Латвии и Эстонии совсем не однородна. Это связано и с размером отдельных языковых групп, и со степенью этнического разнообразия населения в целом. 

Например, в Латвии и Эстонии языковой вопрос вызывал больше напряжённости из-за более многочисленного, чем в Литве, русскоязычного населения. При этом для Литвы, особенно для столичного региона, характерна мультикультурность: в частности в Вильнюсе проживает большое количество поляков, русских, белорусов и украинцев.

Пример Латвии интересен тем, что недавно там прошла реформа закона об образовании, согласно которому, языком преподавания во всех школах должен стать латышский. Согласно исследованию, проведённому Центральным статистическим управлением в 2022 году, 64,3% населения Латвии назвали своим родным языком латышский, 37,7% — русский. 1,7% назвали родным языком украинский, 1,2% — белорусский, 1,3% — латгальский. При этом, с 1992 единственным государственным языком Латвии является латышский, остальные языки считаются иностранными.

Весной 2018 года Сейм Латвии утвердил закон о постепенном переводе школ нацменьшинств на латышский язык с 2019 по 2025 год. Как пишет издание Delfi, закон отдельно предусматривает материальную поддержку учителей и дополнительные часы профессиональной переподготовки.

Понимая сложности, с которыми неизбежно столкнутся ученики во время внедрения новой программы, министр образования и науки Латвии Карлис Шадурскис пообещал, что первое время работы школьников на латышском будут оценивать мягко, «если будут недочёты не в самом материале, а в форме высказывания, грамматические ошибки».

Пуристам может показаться, что нельзя допускать неграмотности и «порчи» языка, однако именно такой толерантный подход к неидеальному языку — если его действительно удаётся воплотить — наиболее выгоден в долгосрочной перспективе.

Социолингвистка Влада Баранова отмечает, что для государственной языковой политики естественно фокусироваться на стандартизации, однако очень строгие требования к нормам языка и особенно пренебрежительное отношение к тем, кто ещё не в полной мере этими нормами владеют, могут быть болезненными и неприятными для достаточно большой группы граждан. Отрицательная мотивация — например агрессивные попытки привить какую-то языковую норму, а также шейминг и рейды «языковых патрулей» — абсолютно неэффективны. Наоборот, такие действия вызывают ответное раздражение и отторжение самой идеи изучать и использовать язык. 

На момент принятия, латвийский закон об образовании вызвал множество споров внутри страны, а также обеспокоил комиссара Европейского совета по правам человека, так как полный переход всех образовательных учреждений на государственный язык ограничивает в правах языковые меньшинства.

Европейская комиссия за демократию через право критически отнеслась к намерению перевести все дошкольные учреждения на латышский, и призвала правительство страны пересмотреть подход и «обеспечить лицам, принадлежащим к национальным меньшинствам, сохранение возможности освоения их языков, что является существенным [условием] для защиты и развития идентичности меньшинств, а также сохранения лингвистического разнообразия в латвийском обществе».

Как мы уже показали на примерах выше, любые изменения в языковой политике всегда будут восприниматься тяжело какой-то частью общества. Это не значит, что ничего нельзя менять, а лишь подчёркивает важность постепенных изменений, внимательность и бережное отношение к нуждам всех участников процесса и необходимость мягкого подхода:

«Почти никогда всё население большого сообщества такого как республика или какой-то очень большой регион не согласятся одновременно с изменениями [в языковой политике]. Поэтому [при проведении языковых изменений] важно максимально учитывать интересы всех групп и бережно подходить к вопросу», — уверена Влада Баранова.

Она добавляет, что сроки и этапы таких постепенных изменений обязательно должны быть чётко прописаны в законах. Например, если речь идёт о сдаче экзаменов на знание государственного языка, должны быть установлены крайние сроки для его прохождения, а также условия, при которых человек может быть освобождён от процедуры.

К примеру, для получения ВНЖ Латвии россиянам, проживающим в стране, необходимо сдать экзамен по латышскому до 2025 года. При этом уточняется, что экзамен могут не сдавать люди младше 15 и старше 75 лет; те, кто получил основное, среднее или высшее образование на латышском языке или сдавшие в учебном заведении экзамен по латышскому языку; а также те, кто не может сдавать экзамен по медицинским показаниям.

Ассоциированный профессор Высшей школы образования Назарбаев Университета, эксперт в области полиязычного образования Сулушаш Керимкулова считает, что казахстанцам нужно дорожить своей билингвальностью. Решение в вопросе обучения населения казахскому языку она видит в смене методики преподавания языка, в первую очередь, в русскоязычных школах, учеников которых казахскому нужно обучать как второму/иностранному языку. В таком случае методика отличается от преподавания казахского как родного. Однако, по словам Керимкуловой, сегодня государственные чиновники не готовы принять такую идею, поскольку воспринимают понятие “второй язык” буквально, считая, что речь идёт о понижении статуса.

На деле подразумевается переход с “сухого” преподавания грамматики, заучивания правил и вокабуляра к коммуникативному подходу, в котором больший упор делается на обучении разговорным навыкам, а грамматика интегрируется в контекст и преподаётся через него. Самое главное здесь — снять у учеников боязнь совершить ошибку в речи, тем самым помогая преодолевать разговорный барьер. В качестве примера профессор приводит методику преподавания английского языка, у которой помимо нацеленности на развитие четырёх языковых навыков (говорение, чтение, письмо, аудирование), можно позаимствовать и разделение на уровни владения языком.

Для достижения всего этого, однако, по мнению Сулушаш Керимкуловой, необходимо менять и отношение к предмету у школьных учителей казахского языка, многие из которых противятся инновациям в преподавании, предпочитая старые методы.

Языковой менеджмент

За время независимости государство приняло ряд программ, направленных на развитие казахского языка. Одной из основных считается Государственная программа функционирования и развития языков. С 1998 года по 2019 год были приняты три подобных документа, охватывающих периоды с 1998 по 2000 годы, с 2001 по 2010 годы, с 2011 по 2019 годы. В 2019 году правительство, слегка изменив название, разработало программу по реализации языковой политики на 2020-2025 годы.

На выполнение этой программы на 2020-2025 гг. было выделено из государственного бюджета 16,9 млрд тенге. Однако уже 16 октября 2023 года была утверждена Концепция развития языковой политики на 2023-2029 годы, а программа по реализации языковой политики утратила силу. Причина этому неясна.

Интересно, что между двумя документами существенных различий нет — цели и задачи сходятся. Однако, поскольку новая концепция была принята сравнительно недавно, мы решили проанализировать ключевые пункты программы на 2020-2025 гг. и понять, получилось ли реализовать что-нибудь из запланированного за три с половиной года. Как оказалось, основные цели документа либо не были достигнуты, либо эффект от достижения их сомнителен.

Например, из программы в программу “кочует” политика перехода казахского языка на латинский алфавит. Идея была выдвинута первым президентом Нурсултаном Назарбаевым ещё в 2012 году. По его задумке, к концу 2017 года должен был быть принят единый стандарт алфавита. А с 2018 года требовалось начать подготовку специалистов, обучающих латинской графике, и разрабатывать учебные материалы для средних школ. 

Как известно, сроки оказались чересчур оптимистичными. Окончательный стандарт алфавита не утверждён по сей день. Хотя, согласно программе развития языка на 2020-2025 гг., к 2023 году 20% населения должны были свободно использовать латинский алфавит в коммуникации.

В реализации латинского алфавита не лишним было бы принять во внимание не совсем удачный опыт другой центральноазиатской страны — Узбекистана. Решение о переходе на латиницу было принято ещё в 1993 году, вскоре после получения независимости, а окончательный вариант алфавита был одобрен в 1995 году. Однако процесс сопровождался рядом проблем, и полноценный переход на латинский алфавит, спустя почти три десятка лет, всё ещё не завершился. 

Несмотря на то, что сегодня в Узбекистане в сфере образования преподаётся латинская графика, кириллица всё ещё широко используется в медиа и делопроизводстве. Это создаёт значительные трудности для нескольких поколений молодых людей, никогда не изучавших кириллицу.

Филолог, лингвист, главный редактор издательства Steppe&World Назгуль Кожабек считает, что в Казахстане может повториться сценарий, аналогичный узбекистанскому. Переход к латинскому алфавиту для казахского языка ускорит процессы интеллектуализации и информационных технологий. Однако изучение языка может стать более сложной задачей, особенно для взрослого населения. Причём людям, уже владеющим казахским, также придётся заново учиться правописанию. Это, в свою очередь, замедлит процесс развития языка.

Похожего мнения придерживается Сулушаш Керимкулова — внедрение латинского алфавита может отбросить развитие казахского языка назад, как это было в 1929 и 1940 годы. Большой пласт литературы, написанный на кириллице, может оказаться недоступен для поколений, которые будут получать образование на латинице, если только не обеспечить полный перевод всего объёма этой литературы.

Другой инициативой, которая упоминается в последних трёх программах по развитию языка, является система «Казтест» — аналог экзаменов IELTS и TOEFL, с помощью которого определяют уровень владения казахским языком. В программе на 2020-2025 гг. ему нашли применение в государственной службе. Планировалось использовать «Казтест» для оценки знаний казахского при принятии на работу. 

Однако, если, согласно утратившей силу программе, речь шла о сотрудниках госучреждений в целом, то уже в новой Концепции развития языковой политики на 2023-2029 гг. круг сузили до претендентов в кадровый резерв административной госслужбы корпуса А. Так или иначе, по мнению Назгуль Кожабек, данный тест — просто формальность — люди, набирающие необходимое количество баллов, всё ещё не говорят и не пишут документы на казахском. То есть тест не способствует развитию языка.

Ещё одна важная задача, которая упоминается во всех программах — увеличение объёма контента на казахском языке, будь то онлайн-контент или книги и учебники для школ и библиотек. В новой концепции на 2023-2029 гг. государство бодро рапортует о достижении высоких показателей в этой сфере. Так, утверждается, что доля казахскоязычного контента в государственных СМИ в 2022 году составила 83%. При этом, по данным этого же документа, при поиске информации в интернете 65,7% населения использует русский язык.

Что касается книг и учебников, то в новой Концепции говорится о том, что в 2021-2022 учебном году школьные библиотеки пополнились 2,5 млн экземпляров казахстанской и мировой литературы. 51% из этого количества — на казахском языке. Помимо этого, республиканские, областные и государственные библиотеки получили 506 тыс. экземпляров, 95% которых на казахском языке. 

Эти же экземпляры в электронном виде были загружены в казахстанскую базу электронных библиотек. Упоминается и проект «100 новых учебников», в рамках которого на казахский язык переводятся учебники ведущих университетов мира по различным предметам.

Однако, как отметила в своём выступлении на конференции TEDxAstana социлингвист и кандидат филологических наук, профессор факультета образования и гуманитарных наук Университета КИМЭП Жулдыз Смагулова, перевод иноязычной учебной литературы ранее часто не соответствовал требованиям качества, и сегодня в вузах всё ещё не хватает материалов на казахском языке. Но главная проблема — несформированность интеллектуального научного и креативного класса, способного воспроизводить и производить знания на казахском языке. Основной целью, по мнению лингвиста, должна быть культурная независимость, которой можно достичь только когда казахский язык по-настоящему станет языком академии.

Вопрос развития языка пытаются решить и с помощью цифровизации. На государственных сайтах можно найти список IT-проектов, которые «направлены на расширение применения казахского языка». Среди них перечисляются такие сайты как «Balatili.kz», «Emle.kz», «Тermincom.kz», «Sozdikqor.kz», «Qujat.kz», «Tilmedia.kz», «Tilqural.kz», «Tilalemi.kz», «Atau.kz».

Однако, по факту, изучению казахского языка из перечисленного посвящены лишь три проекта: «Balatili.kz», «Tilmedia.kz» и «Tilqural.kz». У всех трёх, согласно Similarweb, довольно невысокая посещаемость — 20-30 тыс. в месяц. При этом у первых двух очень высокий показатель отказов (70-80%), что свидетельствует о том, что многие пользователи покидают страницы чуть ли не сразу.

Социолог Серик Бейсембаев считает, что учебные инструменты, на которые государство в основном выделяет средства — образовательные ресурсы, книги, веб-сайты, приложения — не соответствуют ожиданиям в области качества ввиду коррупционной составляющей, препятствующей возникновению конкуренции.

«Несколько компаний регулярно выигрывают тендеры и создают учебники, что исключает возможность конкуренции. Почему бы не дать возможность другим государственным и частным организациям конкурировать и способствовать разнообразию образовательных ресурсов?», — задаётся вопросом эксперт.

По словам Сулушаш Керимкуловой, несмотря на большое количество реформ в сфере языка, они практически не реализуются. Реформы не имеют механизмов, четких инструкций, целей, расчёта ресурсов и, вдобавок, меняются вместе со сменой руководителей ответственного ведомства: «Министр приходит, он как-то должен своё имя протащить… Он оставляет предыдущие реформы и придумывает что-то своё. Школы, учителя каждый раз вынуждены меняться, и им никто ничего не объясняет».

В качестве примера Керимкулова приводит министра образования Ерлана Сагадиева, который, вступив в должность в начале 2016 года, первым делом заявил о необходимости перехода казахстанских школ на трёхъязычное образование. Подразумевалось, что все школы будут одного типа — в каждом часть предметов будет преподаваться на казахском, часть на русском и часть на английском. Причем последний планировалось использовать для обучения естественным наукам (химия, физика, биология, информатика). Однако реформа не учла отсутствие необходимых “мощностей” (в первую очередь, человеческих ресурсов) для её проведения. Поэтому, несмотря на то, что были потрачены значительные средства, результата достичь не удалось.

Эксперт в области социальных медиа Жалгас Ертай согласен, что значимость результатов программ, реализованных за счёт государственных средств, остаётся невысокой. Главную причину такого положения вещей он видит в ориентации государственной системы на агитацию. Ертай считает, что власть — единственный институт, который оказывает тормозящее воздействие на процессы развития государственного языка — она попросту недостаточно заинтересована в этом. Для неё сохранить привычный режим работы важнее, чем внедрять инновации.

По мнению эксперта, в таких условиях развитие казахского языка не представляется возможным. А его естественное укрепление связано в основном с демографическими изменениями. Положительное отношение к языку в обществе при этом формируется исключительно благодаря инициативам, возникающим внутри самого общества.

С этим мнением солидарен Серик Бейсембаев. По его словам, такие проекты как Batyl Bol и издательство Steppe&World, не имеющие значительного финансирования, но достигшие определённого успеха, могут служить вдохновляющим примером. «Поддержка гражданских инициатив в виде выделения грантов и содействия в реализации их проектов могла бы приносить гораздо больше пользы», — предполагает социолог.

Социолингвистка Влада Баранова считает, что государство и низовые языковые инициативы в теории могут не только сосуществовать, но и удачно дополнять друг друга, так как покрывают разные уровни.

Бессмысленно очень подробно прописывать в законах вещи, которые меняются очень быстро, касаются повседневной жизни, но которые очень легко схватывают как раз новыми инициативами. С другой стороны, в идеальном мире у нас есть взаимодействие, при котором государство каким-то образом поддерживает низовые инициативы. И, в свою очередь, наоборот, [государственные органы] заимствуют какие-то удачные, быстрые решения.

Влада Баранова

По словам Барановой, официальная языковая политика в части методов может многому научиться у языковых активистов и низовых инициатив, которые часто лучше знают свою среду и что им нужно, более мобильны, меньше связаны какими-то условностями.

О том, что низовые инициативы нуждаются в поддержке, считает и лингвист, руководитель проекта «Kazak bubble» Бибарыс Сейтак. По его словам, процесс развития языка должен поддерживаться финансово — проекты не могут держаться на чистом энтузиазме.

Решения

Учитывая международный опыт и комментарии экспертов, в вопросе развития казахского языка напрашиваются следующие выводы:

1. Языковую политику не следует проводить по принципу «игры с нулевой суммой». Возможно развивать государственный язык, не ограничивая изучение и использование других языков, в том числе языков национальных меньшинств. Это не только обеспечивает межэтническое согласие, но и способствует сохранению человеческого капитала.
2. Важную роль в обучении языку играет позитивная мотивация. Принуждение, пристыжение, «языковые патрули» и др. — бесполезные меры, которые, во-первых, нарушают права человека, а, во-вторых, попросту демотивируют людей изучать язык. Во всяком случае, именно таковы рекомендации Совета Европы по правам человека, основанные на анализе опыта многих стран. 
3. Как показывает опыт Малайзии и Латвии, реформы в сфере языка должны вводиться постепенно и бережно и сопровождаться коммуникацией с населением, чтобы избежать возникновения социальной напряжённости. Любые реформы, в том числе предлагаемые ниже (новые методики, учебные пособия, курсы), должны анализироваться экспертами до их внедрения (претестинг, в том числе через фокус-группы со стейкхолдерами). Должна разрабатываться и система стимулирования, то есть той самой позитивной мотивации. 
4. Имеет смысл задуматься о пересмотре методики преподавания казахского языка в школах — в первую очередь, в русскоязычных, выпускники которых чаще всего выходят на рынок труда со слабым знанием или абсолютным незнанием казахского языка. Например, сделать упор на развитии коммуникативных навыков, интегрируя грамматику в контекст. В качестве вдохновения можно рассмотреть лучшие практики преподавания английского языка (как иностранного) или упомянутых в этом материале иврита и валлийского.
5. В государственных программах упоминается «Казтест», созданный по аналогии IELTS и TOEFL. Логичным и, вероятно, более эффективным решением в этом свете выглядит создание государственных языковых центров по аналогии British Council, Alliance Francaise, Корейских центров образования, Институтов Конфуция, которые не только используют передовые методы обучения, но и знакомят с культурой страны — компонент, важный в том числе и для изучения языка. Такие центры, в первую очередь, полезны для взрослых, окончивших школу, но желающих научиться говорить на казахском через системный подход. Это не отменяет необходимость индивидуальных репетиторов или частных языковых школ. Они могут действовать на разных уровнях. Например, государство, используя выделенные на развитие языка средства, могло бы сделать изучение казахского более доступным для широких слоев населения (сделав скидки на обучение), а также организовать бесплатные разговорные клубы при центрах.
6. Низовые инициативы по развитию языка должны иметь возможность получать поддержку от государства, если она им понадобится (это могут быть денежные средства, налоговые преференции и т.д.). Но, самое главное — дать таким инициативам существовать и не препятствовать их деятельности. То же самое касается казахскоязычных инициатив в сфере медиа и культуры.

Языковой вопрос — всегда болезненный и сложный, особенно для многонациональных стран в постколониальный период. Для его эффективного решения нужно действовать аккуратно, поддерживая баланс между требованиями различных групп. Восстановление национальной идентичности и культурной независимости требуют объединения граждан одним языком, что в некоторых случаях влечет за собой неизбежную позитивную дискриминацию. С другой стороны для гармоничных и равноправных отношений всех членов общества необходимо поддерживать терпимость и соблюдать права языковых и этнических меньшинств.

Материал опубликован при поддержке «Медиасети»